85d1c645     

Толстой Алексей Николаевич - Наваждение



Толстой А.Н.
НАВАЖДЕНИЕ
Был я в ту пору послушником в Спасском монастыре, пел на клиросе
тонким голосом. Зиму пропоешь - ничего, а после великого поста - маета: от
плоти кожа останется на костях. Стоишь, стоишь всю ночь на клиросе,- и
поплывет душа над свечами, как клуб ладана... И сладко и, знаю, грех. А за
окнами березы набухли, ночь звездная,- весна к самому храму подступила.
Мочи нет!
На Фоминой уходил из монастыря иеромонах Никанор к печерским
святителям за благодатью. С ним я и отпросился. Трое суток у кельи
архимандрита на коленях простоял, побои принял и брань; говорю - душа
просится, отпусти. Молению моему вняли.
И вышли мы с Никанором из ворот, прямо полем на полдень в степи. В
траве и в небе птицы поют. Теплый ветер треплет волосы. Верст пять отошли,
разулись и опять побрели вдоль речки. Никанор мне и говорит:
- Вот так-то, Рыбанька, и в раю будет.
Был у нас тогда царем Петр, нынешней государыни родной отец. Чай,
слыхали? -С великим бережением приходилось идти по дорогам. Бродячих ловили
драгуны. Или привяжется на базаре ярыжка, с сомнением - не беглый ли? И
тащит в земскую избу, не глядит на духовный сан. Ну, откупались: кому
копейку дашь, ог кого схоронишься в коноплю.
Добрели мы так до Украины. Земля широкая. Кое-где дымок виден, чумаки
воза отпрягли, кашу варят; кое-где засеки от татар. Кругом трава, да птицы,
да облака за краем, да каменные бабы на курганах.
Чумаки кормили нас кашей и вяленой рыбой, что везли вместе с солью из
Перекопа. Везли не спеша: верст десять отъедут и заночуют; разложат костры
из сухого навоза, сядут вокруг, поджав по-турецки ноги, глядят на огонь,
курят трубки.
И наслушались мы рассказов про Рим и про Крым, про Ясняньски корчмы, и
про гетмана, и про такие вещи, которые и вспоминать-то на ночь не совсем
хорошо было.
Ближе к Днепру хутора стали попадаться чаще; заходили в них ночевать
Христовым именем; пускали всюду. И здесь стало мне много труднее.
Видим - плетень, на нем горшки, рубашки сушатся, за ивами - белая
хата, кругом подсолнухи стоят. Прибежит, забрешет собачка, и на голос
выглянет из-за угла девица или бабенка, такая лукавая! Богом прошу
Никанора:
- Бей меня посохом без пощады!
Зайдем в клеть, рубаху задеру: бей, говорю, бей, а то боюсь, не дойду
до Киева, брошу тебя.
И хотя побои принимал великие, но помогали они мало. Так добрались мы
до Батурина; постучались ночевать в самую что ни на есть плохонькую
избенку, на краю города, у старой старушки. А чуть свет-вышли на базарную
площадь, что у земляного вала. Купили калача и тарани. Сели на лавочку и
едим. А рыба соленая.
Смотрю - Никанор все на окошко косится. В нем толстый, опухлый шинкарь
глаза трет, зевает. Никанор мне и говорит:
- Рыбанька, поди попроси у шинкаря вина на копейку,- так бог велит.
Я подошел к окну, показывая копейку. Шинкарь повертел ее, положил за
щеку, вынес нам вина штоф. Мы с молитвой хлебнули, и еда много спорее
пошла. Никанор жмурится. Тут солнце встало над степью, и начал народ
прибывать. Кто колесо новое катит, кто тащит лагун с дегтем; цыгане
проехали на лошадях, до того черные, кудрявые, как черти страшные; в
балаганах корыта, железо разное, шапки - хороши шапки! - горшки
расписанные, дудки, польские пояса,- чего только нет в Батурине! Век бы так
просидел, на лавке!
Подходит к нам казак небольшого роста, худощавый: сел рядом на лавку,
глядит, ус начал жевать. А вина у нас в склянке еще половина осталась.
- Вы,- спрашивает казак,- не здешние, москали? Я е



Содержание раздела