85d1c645     

Толстой Алексей Константинович - На Рыбной Ловле



Алексей Толстой
НА РЫБНОЙ ЛОВЛЕ
- Место наше глухое, нелюдимое, где тут человеку жить!..
Иван Степанович плюнул на червяка и закинул удочку. Едва текли струи зеркальной
реки, не колыхалась лодка, стоймя торчал камышевый поплавок. Иван Степанович
смирно глядел на воду. Некуда торопиться рыбаку, - сиди под соломенной шляпой,
щурься на влажный свет, дожидайся, когда в темную воду нырнет поплавок.
- Нелюдимые, глухие наши места, - опять сказал Иван Степанович, - одна слава,
что город. Непонятно - в каком веке живем: не то в семнадцатом, не то еще в
каком-нибудь. До железной дороги - семьдесят верст проселками. У нас даже и
бандитов нет. Забрался один в прошлом году, вихрястый, - такая взяла его тоска:
"Вы, говорит, не люди, а мох", - плюнул, ушел назад проселками. Одна отрада -
рыбы много. Я, вот, извините, фельдшер, человек сознательный, но и то
растерялся, - такая у нас глушь, чепуха. Почитаешь газету: что же это такое
пишут, где такие люди живут? В Москве за Крымским мостом железную башню
построили - и с нее разговаривают кругом земного шара... Этот бандит-то в
прошлом году рассказывал: залезет, говорит, на башню телеграфист, большевик, и
начинает обкладывать весь земной шар, всю мировую буржуазию кроет матом...
Сперва, говорит, мировая буржуазия никак не могла понять: в Америке, в
Австралии, на кораблях принимают и принимают какие-то слова. Позвали спецов. Те
говорят: это матерное, это из Москвы вас кроют.
Поплавок мигнул и опять повис в зеркальной воде. У Ивана Степановича позеленели
глаза, - насторожился.
- Рыбы много, а сытая. Какая ей наживка нужна - чума ее знает. На прошлой неделе
попался мне сазан, - часа три гонял меня по реке. Видит - податься ему некуда: к
Ивану Степановичу, значит, на крючок попал, сазан-то и оробел, но как-то, чума
его знает, сорвался. Нет, городишко наш затхлый, на краю земли живем, не
проникнет сюда луч сознания. Бандит этот, вихрястый, на базаре говорил: будто
теперь вводится новый натуральный налог на нас - обывателей: каждый человек
должен представить в местный исполком по сто двадцати воробьев битых и по два
зайца с души. Поди, не представь! А ружья, порох - у населения отобрали, чем
хочешь, тем и бей. Спасибо дьякон догадался: мышьяком, говорит, травите
воробьев. За осень столько этих птиц извели, куры стали дохнуть, только тогда
бросили травить. А то у каждого на погребице кадушка соленых воробьев стояла.
Эх, Москва, Москва!..
Поплавок опять сильно дернуло. Иван Степанович подсек и вытянул пустой крючок.
- Видишь - червячка-то и съели. Непременно это шилишпер. Наглая рыба, а
гордиться бы ему и не с чего: костистый да постный. Прошлую осень ловлю с
берега. Ну, хорошо. Потянуло, - без озорства, тянет сильно. Я к себе, он - к
себе. И выходит на песок налим, фунтов на девять, почтенный, ленивый, вьется,
как змей, и крючечек у него из губы и выскользнул. Беда! Кинулся я на него, вода
студеная, я его ногтями. И он не торопится, вывертывается, ушел в речку. Нет,
рыбу ловить хлебнешь горя! А скажите - правду рассказывают: под Царицыным упал
камень шестнадцать верст длиной, побил неисчислимо народу, неисчислимо сожгло
хлебов? Ну, конечно, газеты этот случай скрывают, - запрещено.
У нас теперь - все предрассудки. А разве от народа скроешь, что камень упал. И
еще один камень должен упасть в 24 году, - этот будет много больше, и упадет он
около Варшавы, побьет невидимое количество поляков. Так-то. А председатель
уездного исполкома по поводу этих разговоров объявил



Содержание раздела